Послание Синода
"О лжеучении имябожников" было составлено
специальной синодальной комиссией во главе с архиепископом Сергием (Страгородским) и опубликовано в "Церковных
ведомостях" 18 мая 1913 года.
Божиею милостию, Святейший
Правительствующий Всероссийский Синод всечестным братиям, во иночестве
подвизающимся Благодать вам и мир от Господа Иисуса Христа да умножится!
Появившееся в последнее
время и смутившее многих православных, монахов и мирян, учение схимонаха Илариона о сладчайшем Имени Господнем Иисус было предметом
тщательного рассмотрения в Святейшем Синоде. Для достижения
возможного беспристрастия Святейший Синод выслушал три доклада (при сем
прилагаемые), составленные отдельно один от другого, и, по достаточном обсуждении,
единогласно присоединился к окончательным выводам этих докладов, тем более что
эти выводы вполне совпадают и с суждениями греческих богословов с острова Халки и с решением Святейшего Вселенского Патриарха и его
синода. Не входя здесь в подробное изложение
новоявленного учения и всех доказательств его неправославия
(желающие могут прочитать эти подробности в прилагаемых докладах), Святейший
Синод находит достаточным указать здесь лишь самое главное и существенное, с
одной стороны, в учении о. Илариона, как оно изложено
в книге "На горах Кавказа", а с другой -- в мудрованиях его афонских
последователей, как эти мудрования выражены в "Апологии" иеросхимонаха Антония (Булатовича) и в разных воззваниях и
листках, рассылаемых с Афона (некоторые от имени Союза Архангела Михаила).
Что касается, прежде
всего, книги "На горах Кавказа", то она нашла себе довольно широкое
распространение среди монашествующих и встречена была сочувственно; и не
удивительно: она имеет своим предметом самое драгоценное сокровище подвижников
"умного делания"; она утверждает необходимость этого делания, иногда пренебрегаемого современным монашеством; она дает ясное
выражение многому, что переживалось самими подвижниками на опыте, но в виде
неясных предощущений и догадок. Беспристрастно судить о такой желанной книге,
тем более осудить ее, заметив ее недостатки, было нелегко; всякого должна была
связывать боязнь, как бы, осуждая недостатки книги, не набросить какую-либо
тень и на самые святые истины, в защиту которых она выступила. При всем том с
первого же своего издания книга эта многим опытным в духовной жизни показалась
сомнительной. Святейшему Синоду известна, например, одна из знаменитых наших
северных обителей, где чтение книги "На горах Кавказа" было запрещено
старцами. В чем же ошибка о. Илариона? В том, что, не довольствуясь описанием умного делания, его духовных
плодов, его необходимости для спасения и проч., о. Иларион
поддался искушению дать свое как бы философское объяснение, почему так
спасительна молитва Иисусова, и, позабыв руководство
святой Церкви, заблудился в своих измышлениях, выдумал, как он сам говорит,
"догмат", не встречавшийся раньше нигде и приводящий не к
возвеличению сладчайшего Имени Иисус и не к вящему утверждению умного
делания (каково было, думаем, намерение о. Илариона),
а совершенно наоборот.
В самом деле, спросим
себя, что есть молитва Иисусова по разуму святой
Православной Церкви? Она есть призывание Господа
Иисуса Христа. Как иерихонский слепец взывал: "Иисусе,
сыне Давидов, помилуй мя" -- и не переставал взывать, несмотря ни на что,
пока Господь не внял его мольбам ("Господи, да прозрю" и пр.); так и
подвижник умного делания с верою несомненной, со смирением и постоянным
очищением сердца непрестанно взывает Господу Иисусу, чтобы Он пришел и дал
"вкусить и видеть, яко благ Господь". Из св. Евангелия мы
знаем, что Бог не оставляет "избранных Своих,
вопиющих к Нему день и нощь" (Лк. 18, 7), что Он дает им Свою благодать,
что Он (со Отцем и Духом) "приходит и обитель у
таких людей творит" для Себя. А где благодать Святого Духа, там и плоды
Духа; "где Бог, там и вся благая", как говорил один подвижник; там
царство Божие. Вот в чем источник, и причина, и все объяснение тех высоких,
сладостных состояний, которые свойственны высшим степеням умного делания и которые
захватывают не только душу, но выражаются и в телесной
жизни человека: они -- дар Источника всяких благ в ответ на наше прошение, и
дар совершенно свободный, объясняемый только благостию
Дающего, Который волен дать или не дать, увеличить, уменьшить или совсем отнять Свои дары. Но это столь естественное, столь утешительное,
так возбуждающее в нас любовь ко Благому Господу
объяснение показалось о. Илариону и его
последователям недостаточным, и они решили заменить его своим: молитва Иисусова будто бы спасительна потому, что самое Имя Иисус
спасительно -- в нем, как и в прочих именах Божиих,
нераздельно присутствует Бог. Но, говоря так, они, должно быть, и не
подозревают, к каким ужасным выводам неминуемо ведет такое учение. Ведь если оно право, тогда, стало быть, и несознательное повторение
Имени Божия действенно (о. Булатович так и говорит на с. 89 своей
"Апологии": "Хотя и не сознательно призовешь Имя Господа
Иисуса, все-таки будешь иметь Его во Имени Своем и со
всеми Его Божественными свойствами, как книгу со всем, что в ней написано, и
хотя призовешь Его как человека, но все-таки будешь иметь во Имени
"Иисус" и всего Бога"). Но это противоречит прямым словам
Господа: "Не всяк глаголяй
Ми: Господи, Господи" и пр. Если бы новое учение было право, тогда можно
было бы творить чудеса Именем Христовым и не веруя во
Христа, а Господь объяснял апостолам, что они не изгнали беса "за неверствие" их (Мф. 17, 20). Непонятны, при объяснении
о. Илариона и его последователей, события, подобные описанному в Деяниях (19, 14).
Главное же, допускать
(вместе с о. Булатовичем), что "самым звукам и буквам Имени Божия присуща
благодать Божия" (с. 188) или (в сущности, то же самое) что Бог
нераздельно присущ Своему Имени -- значит в конце
концов ставить Бога в какую-то зависимость от человека, даже более: признавать
прямо Его находящимся как бы в распоряжении человека. Стоит только человеку
(хотя бы и без веры, хотя бы бессознательно) произнести Имя Божие, и Бог как бы
вынужден быть Своею благодатию
с этим человеком и творить свойственное Ему. Но это уже богохульство! Это есть
магическое суеверие, которое давно осуждено Святой Церковью. Конечно, и о. Иларион, и все единомышленники с ужасом отвернутся от
такого хуления, но если они его не хотят, то должны усомниться в самом своем
"догмате", который необходимо приводит к такому концу.
Не менее опасными
выводами грозит новое учение и для самого подвижничества, для самого
"умного делания". Если благодать Божия присуща уже самым звукам и
буквам Божия Имени, если самое Имя, нами произносимое, или идея, нами держимая в уме, есть Бог, тогда на первое место в умном
делании выдвигается уже не призывание Господа, не
возношение к Нему нашего сердца и ума (зачем призывать Того,
Кого я почти насильно держу уже в своем сердце или уме?), а, скорее, самое
повторение слов молитвы, механическое вращение ее в уме или на языке. Иной же
неопытный подвижник и совсем позабудет, что эта молитва есть обращение к
Кому-то, будет довольствоваться одной механикой повторения и будет ждать от
такого мертвого повторения тех плодов, какие дает только истинная молитва Иисусова; не получая же их, или впадет в уныние, или начнет
их искусственно воспроизводить в себе и принимать это самодельное разгорячение за действие благодати - другими словами,
впадет в прелесть. Едва ли о. Иларион пожелает
кому-либо такой участи...
Последователи о. Илариона, писавшие "Апологию" и воззвания с
Афона, считают себя продолжателями св. Григория Паламы,
а противников своих -- варлаамитами.
Но это - явное недоразумение: сходство между учением св. Григория и этим новым
учением только внешнее и притом кажущееся. Именно св.
Григорий учил прилагать название "Божество" не только к существу Божию, но и к Его "энергии", или энергиям, то
есть Божественным свойствам: премудрости, благости, всеведению, всемогуществу и
проч., которыми Бог открывает Себя вовне, и, таким образом, учил употреблять
слово "Божество" несколько в более широком смысле, чем обыкновенно.
В этом многоразличном употреблении слова и состоит все сходство учения св.
Григория с новым учением, по существу же между ними различие полное. Прежде
всего, святитель нигде не называет энергии "Богом", а учит называть
их "Божеством" (не "Феос", а
"Феотис"). Различие же между этими
названиями легко видеть из такого примера. Говорится: "Христос на Фаворе
явил Свое Божество", но никто не скажет:
"Христос на Фаворе явил Своего Бога": это
была бы или бессмыслица, или хула. Слово "Бог" указывает на Личность,
"Божество" же на свойство, качество, на природу. Таким образом, если
и признать Имя Божие Его энергией, то и тогда можно назвать его только
Божеством, а не Богом, тем более не "Богом Самим",
как делают новые учители. Потом, святитель нигде не учит смешивать энергий Божиих с тем, что эти энергии производят в тварном мире, -- действия с
плодами этого действия. Например, апостолы видели на Фаворе славу Божию и слышали глас Божий. О них можно сказать, что они
слышали и созерцали Божество. Сошедши с горы, апостолы запомнили бывшее с ними
и потом рассказывали другим, передавали все слова, слышанные ими. Можно ли
сказать, что они передавали другим Божество? Был ли их рассказ энергией Божией?
Конечно, нет: он был только плодом Божией энергии, плодом ее действия в тварном мире. Между тем новые учители явно смешивают
энергию Божию с ее плодами, когда называют Божеством
и даже Самим Богом и Имена Божии,
и всякое слово Божие, и даже церковные молитвословия, то есть не только слово,
сказанное Богом, но и все наши слова о Боге, "слова, коими мы именуем
Бога", как пишется в возражениях на "Акт о исповедании веры" Пантелеимоновского монастыря (в скобках,
среди слов св. Симеона, Нового Богослова). Но ведь
это уже обоготворение твари, пантеизм, считающий все существующее за Бога.
Справедливо на эту именно опасность указано в отзыве богословов Халкинской греческой школы. В этом смешении твари и
Божества скорее можно усмотреть сходство не со святым Паламой,
а именно с Варлаамом и его последователями, которых Св. Отец обличал, между прочим, и за допущение как бы двух
родов Божества: созданного и не созданного (см.: Преосв.
Порфирий. История Афона. Т. III. С.
748).
В защиту своего
мудрования "Апология" и другие единомышленные ей писания приводят
немало мест из Слова Божия и творений Св. Отец. Но недаром о. Иларион признавался
духовнику, что положение его нового догмата "не встречается нигде":
приводимые места не доказывают мысли приверженцев этого догмата, как это
подробно указывается в прилагаемых при сем докладах. Выражения
"имя Твое", "имя Господне" и подобные на языке священных
писателей (а за ними и у Отцов Церкви, и в церковных песнопениях и молитвах)
суть просто описательные выражения, подобные: "слава Господня",
"очи, уши, руце Господни" или -- о человеке
-- "душа моя". Было бы крайне ошибочно понимать все такие
выражения буквально и приписывать Господу очи или уши или считать душу отдельно
от человека. Так же мало оснований и в первых выражениях видеть следы какого-то
особого учения об Именах Божиих, обожествления Имен Божиих; они значат просто "Ты" или
"Господь". Весьма многие места Св. Писания,
кроме того, перетолковываются приверженцами нового догмата совершенно
произвольно, так что справедливо было бы им напомнить анафематствование
на "пытающихся перетолковывать и превращать ясно сказанное благодатию Святого Духа" (Триодь Греческая, с. 149),
каковое анафематствование они сами приводят в
воззвании Союза Архангела Михаила (пункт 6). В прилагаемых докладах указаны
примеры таких перетолкований, здесь же достаточно
одного. В возражениях на "Акт об исповедании" пантелеимоновцев
приводятся слова Симеона, Нового Богослова:
"Слова человеческие текучи и пусты, слово же Божие -- живо
и действенно". Где же здесь речь об Имени Божием,
спросит кто-либо. Здесь речь или о творческом слове Божием
(например, "да будет свет, и бысть свет"),
или же о предвечном рождении Сына Божия -- Бога Слова.
Составитель же "возражения" просто после "слово же Божие"
подставил от себя в скобках: "То есть слова, коими мы именуем Бога" -- и получил, чего хотел, забывая, что слова,
исходящие из уст человеческих, хотя бы и о Боге, нельзя приравнивать к словам,
исходящим из уст Божиих.
С особой силою
приверженцы нового догмата ссылаются на почившего о. Иоанна Кронштадтского
в доказательство своего учения. Но удивительно: сочинения почившего
распространены широко, читали их, можно сказать, все, почему же до сих пор
никто не заметил в этих сочинениях такого учения, кроме о. Илариона
и его последователей? Уже это одно заставляет усомниться в правильности ссылок
на о. Иоанна. Вчитавшись же в слова о. Иоанна, всякий может убедиться, что о.
Иоанн говорит только о том свойственном нашему сознанию явлении, что мы при
молитве, при произношении Имени Божия в сердце (в частности, при молитве Иисусовой) не отделяем в своем сознании Его Самого от произносимого Имени, Имя и Сам Бог в молитве для
нас тождественны. О. Иоанн советует и не отделять их, не стараться при молитве
представлять Бога отдельно от Имени и вне его. И этот совет для молитвенника вполне необходим и
понятен: если мы, так сказать, заключим Бога в Имя Его, нами устно или только
мысленно в сердце произносимое, мы освободимся от опасности придавать Богу, при
обращении к Нему, какой-нибудь чувственный образ, от чего предостерегают все законоположители невидимой брани. Имя Божие во время
молитвы для нас и должно как бы сливаться, отождествляться с Богом до
нераздельности. Недаром и о. Иларион сначала говорил,
что Имя Божие для молящегося не прямо "Бог", а только "как бы
Бог". Но это только в молитве, в нашем сердце, и зависит это только от
узости нашего сознания, от нашей ограниченности, а совсем не от того, чтобы и
вне нашего сознания Имя Божие было тождественно с Богом, было Божеством.
Поэтому о. Иоанн, хотя подобно другим церковным писателям и упоминает об особой
силе, чудодейственности Имени Божия, однако ясно дает понять, что эта сила не в
самом Имени как таковом, а в призывании Господа,
Который (или благодать Которого) и действует.
Например, мы читаем в сочинении "Моя жизнь во Христе" (издание 2-е,
исправленное автором, СПб., 1893, т. IV, с. 30): "Везде -- всемогущий, творческий дух Господа нашего Иисуса
Христа, и везде Он может даже не сущая нарицати яко
сущая (Аз с вами есмь... Мф. 28, 20). А чтобы
маловерное сердце не помыслило, что крест или имя Христово действуют сами по
себе, эти же крест и имя Христово не производят чуда, когда я не увижу сердечными
очами или верою Христа Господа и не поверю от сердца во все то, что Он совершил
нашего ради спасения". Эти слова совсем не мирятся с
новым догматом о. Илариона и о. Антония Булатовича,
будто "Имя Иисус всесильно творить чудеса вследствие присутствия в нем
Божества" (4-й пункт воззвания Союза Михаила Архангела), а, напротив,
подтверждают то, что говорили и писали против такого учения о. Хрисанф и др., то есть что Имя Божие чудодействует лишь под
условием веры; другими словами, когда человек, произнося его, не от
произношения ждет чуда, а призывает Господа, Которого имя означает, и Господь
по вере этого человека творит чудо. Это же непременное
условие чуда указывает в Евангелии и Господь (Если будете иметь веру и не усумнитесь... Мф. 21, 21; 17, 20 и др.). Тем же
объясняет исцеление хромого и апостол Петр в Деяниях (3, 16): "...ради
веры во имя Его, имя Его укрепило сего... и вера, которая от Него, даровала ему
исцеление".
Неправда нового догмата
изобличается, наконец, и теми выводами, какие делают из него его приверженцы, в
частности, о. Булатович в своей "Апологии". По нему выходит, что и
иконы, и крестное знамение, и самые таинства церковные действенны только
потому, что на них или при совершении их изображается или произносится Имя
Божие. Нельзя без крайнего смущения читать XII главу
"Апологии" (стр. 172--186), где о. Булатович дает из своего нового
догмата объяснение Божественной литургии. До сих пор Церковь Святая нас учила,
что хлеб и вино становятся Телом и Кровию Господними
потому, что Бог, по молитвам и вере (не самого, конечно, священника или
кого-либо из предстоящих, а Церкви Христовой) "ниспосылает Духа Своего
Святого и творит хлеб -- Телом, а вино -- Кровью Христа Своего"...
Отец же Булатович в "Апологии" пишет, что таинство совершается
"именно силою произнесенного Имени Божия", то есть будто бы просто
потому, что над хлебом и вином произнесены слова "Дух Святый",
"Имя Святого Духа" и совершенно крестное
знамение с именословным перстосложением
(с. 183--184). А так как над Дарами и раньше произносятся, и не раз, Имена Божии, то о. Булатович и мудрствует, что еще во время
проскомидии, "с момента" прободения агнца, "агнец и вино в чаше
есть всесвятейшая святыня, освященная исповеданием
Имени Иисусова, есть Сам
Иисус по благодати, но еще не по существу" (с. 174). В таком случае почему же Православная Церковь в свое время осудила
так называемых хлебопоклонников, совершавших
поклонение пред св. Дарами до их пресуществления?
Наконец, если бы при совершении таинств все дело
заключалось в произнесении известных слов и исполнении известных внешних
действий, то ведь эти слова может проговорить и действия исполнить не только
священник, но и мирянин, и даже нехристианин. Неужели о. Булатович готов
допустить, что и при таком совершителе таинство совершится? Зачем же тогда нам
и законная иерархия? Правда, в прологах и подобных
книгах встречаются рассказы о таинствах, совершившихся и без законного
совершителя, когда произносились (иногда даже в шутку и в игре) установленные
слова. Но все такие рассказы свидетельствуют или о том, что Бог иногда
"открывается и не вопрошавшим о Нем" (Ис.
65, 1), как, например, апостолу Павлу, или же о том, что церковные таинства
нельзя делать предметом глумления или игры: Бог может наказать за это. Но, во
всяком случае, такие рассказы не подрывают богоустановленного
церковного чина. Так от неправого начала о. Булатович неизбежно приходит и к
неправым следствиям, в свою очередь обличающим неправоту начала.
На
основании всего вышеизложенного Святейший Синод вполне присоединяется к решению
Святейшего патриарха и священного синода великой Константинопольской Церкви,
осудившего новое учение "как богохульное и еретическое", и со своей
стороны умоляет всех, увлекшихся этим учением, оставить ошибочное мудрование и
смиренно покориться голосу Матери-Церкви, которая одна на земле есть
"столп и утверждение истины" и вне которой нет спасения. Она, невеста Христова, больше всех
знает, как любить и почитать своего Небесного Жениха; она больше всех лобызает
сладчайшее Имя Иисусово и прочие Имена Божии; но она не позволяет своему почитанию простираться
далее должного, не позволяет недальновидным человеческим нашим догадкам и
ограниченному нашему чувству становиться выше и как бы поправлять истину,
открытую Ей Христом.
Православное же
мудрование об Именах Божиих таково:
1. Имя Божие свято, и достопоклоняемо, и вожделенно,
потому что оно служит для нас словесным обозначением самого превожделенного
и святейшего Существа -- Бога, Источника всяких благ.
Имя это божественно, потому что открыто нам Богом, говорит нам о Боге, возносит
наш ум к Богу и пр. В молитве (особенно Иисусовой)
Имя Божие и Сам Бог сознаются нами нераздельно, как бы
отождествляются, даже не могут и не должны быть отделены и противопоставлены
одно другому; но это только в молитве и только для нашего сердца, в богословствовании же, как и на деле, Имя Божие есть только
имя, а не Сам Бог и не Его свойство, название
предмета, а не сам предмет, и потому не может быть признано или называемо ни
Богом (что было бы бессмысленно и богохульно), ни Божеством, потому что оно не
есть и энергия Божия.
2. Имя Божие, когда произносится в молитве с верою, может творить и чудеса, но
не само собою, не вследствие некоей навсегда как бы заключенной в нем или к
нему прикрепленной Божественной силы, которая бы действовала уже механически,
-- а так, что Господь, видя веру нашу (Мф. 9, 2) и в силу Своего
неложного обещания, посылает Свою благодать и ею совершает чудо.
3. В частности, святые таинства совершаются не по вере совершающего, не по вере
приемлющего, но и не в силу произнесения или изображения Имени Божия, -- а по молитве и вере св. Церкви, от лица которой они
совершаются, и в силу данного ей Господом обетования.
Такова вера православная, вера отеческая и апостольская.
Теперь же Святейший Синод
приглашает настоятелей и старшую братию находящихся в России честных обителей,
по прочтении сего послания, отслужить соборне в
присутствии всего братства молебен об обращении заблудших, положенный в неделю
Православия. Затем, если среди братства есть инакомыслящие и
были споры и разделения, инакомыслящие должны выразить свое подчинение голосу
Церкви и обещание впредь от произвольных мудрований воздерживаться и никого ими
не соблазнять; все же должны от сердца простить друг другу, что каждый в пылу
спора сказал или сделал другому оскорбительного, и жить в мире, содевая свое спасение. Книгу же "На горах
Кавказа", как дающую основания к неправым мудрованиям,
"Апологию" о. Булатовича и все прочие книги
и листки, написанные в защиту новоизмышленного
учения, объявить осужденными Церковью, из обращения среди братий
монастыря изъять и чтение их воспретить.
Если же будут и после
сего упорствующие приверженцы осужденного учения, то, немедленно устранив от священнослужения тех из таковых, которые имеют посвящение,
всех упорствующих, по увещании,
предать установленному церковному суду, который при дальнейшем их упорстве и
нераскаянности лишит их сана и монашества, чтобы дурные овцы не портили всего
стада. В особенности же Святейший Синод умоляет смириться
самого о. схимонаха Илариона, иеросхимонаха
Антония и прочих главных защитников нового учения: если до сих пор, защищая
свои мнения, они могли думать, что защищают истину церковную, и могли прилагать
к себе слова апостола о "покрытии множества грехов" (Иак. 5, 20), то теперь, когда высказались и
константинопольская, и российская церковные власти, их дальнейшее настаивание
на своем будет уже противоборством истине и навлечет
на них грозное слово Господне: "Кто соблазнит единаго
малых сих верующих в Мя, уне
есть ему, да обесится жернов осельский
на выи его, и потонет в пучине морстей" (Мф. 18,
6). Но сего да не будет ни с ними, ни с кем другим, но да будет со всеми
благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любы Бога и Отца, и причастие Святаго Духа. Аминь.
Владимир, митрополит
С.-Петербургский
Сергий, архиепископ Финляндский
Антоний, архиепископ Волынский
Никон, архиепископ, бывший Вологодский
Евсевий, архиепископ Владивостокский
Михаил, архиепископ Гродненский
Агапит, епископ Екатеринославский